Хочу поздний октябрь, когда все вокруг синее. Просыпаешься в синеве, засыпаешь в ней же. Хочу голых верхушек деревьев и их покоя. Когда скелеты стоят не печалятся, не радуются, готовятся к чему-то. Вокруг дикая влажность. Поутру ты натягиваешь смешную шапку, которая не отличается пушистым теплом, но худо-бедно защищает. Ее цвет не вгрызается в глаза, не выжигает роговицу, не приводит к сумасшествию. Обуваешь ботинки на шнурках, и не то чтобы они красивые, не то, что с обогревом, но не промокают, а это главное. Выходишь утром на улицу, изо рта течет пар. Он не сильный, зато тяжелый. Настолько тяжёлый, что отдавая его природе, он валится камнями, клубнями и разбивается, как стекло оземь. Если вслушаться, можно захватить этот звон. Вокруг не холодно, так – грань настоящего. Сегодня. Все стоит спокойное, молчаливое, как в молитве. Лишь музыка, что в твоих ушах, нарушает это сонное царство. Как не странно, она совпадает с тем, что творится вокруг, как рифма в стихотворение. Когда происходит подобное, делается радостно. Словно некие поиски прекращены. Вот, они были, они так долго проходили, так мучили, а теперь закончены. Настала истина.

Я люблю смотреть в глаза небу. В немолодом октябре они прикрыты. Содержатся мягкой серо-голубой дремотой. Чистотой, что проникает в тебя с каждым вздохом. Никогда не могла надышаться, будто рыба без воды, не знала остановок. Все дышала, дышала полной грудью до головокружения. Могла стоять и питаться так час или два, если никуда не нужно было. А могла спешить и красть эту седую негу за спинами таких же, как я. Легонько прикрывая глаза, выдавая: «Хорошо». Парой мне видится, что мы с небесами совпадаем. Рассматриваем глаза друг друга. Так смирно и пристально, что если градом посыпятся звезды, мы не отведем взгляд. В такую погоду всё вокруг берет тебя за руки. Абсолютно все. И ветви, и старички-листья, и перила качель, и мокрый асфальт, и мать земля, и атмосфера. Пальцы холодеют, твердеют, немеют. Становятся безжизненными, словно приняли успокоительное. В них столько задумки и огня, но октябрь забрал их себе. Положил на зрелые щеки, и греется.

Под ногами пустыня. Вся в инее, что плодится по ночам. Его легко согнать, а нужно ли? Кажется, что от земли идет пар. Словно земля покрывается огнеупорным материалом, дабы предотвратить сердечные пожары ядра, что творятся в глубинах. Останавливаюсь посреди Площади Октября, ставлю стопы вместе и гляжу, как вытоптаны проталинки, а где девственная осенняя чистота еще не успела разложиться.

В этом месяце хорошо стоять на мосту. И не на речном, и не на дорожном, а на том, где поезда, электрички встречаются и прощаются с домом. Железные пути кажутся бесконечностью. Такая вечная дорога с остановками – жизнь. Я всегда прощаюсь с неизвестными мне людьми. С машинистами, железными машинами. Они дымят мне в след черным паром, словно отвечают: «Хорошо, Маша. Прощай! Мы вернемся, но когда? – никто не знает». Вот и я не знаю. Стою и представляю чаек, как они, глотая черноту, остаются в своей белесой красе. Кричат, маневрируют. О чем они думают? Хотят ли есть? Хотят ли жить одни? Или же горюют по теплу и новизне?

Перебиваешься чашечкой бурлящего кофе с молоком. Таким нежным. Эти реки лавы омывают гортань, начинают прогревать желудок. Распаляют тебя горячими ваннами. Все ушло, и все осталось. Ты такой невинный, безмятежный странник. Странник внутри и снаружи. Кружишь ветрами и мякотью бродишь. На губах остается сладкие кофейные капли, что долго еще не успокоят своего жара. Сразу задумываешься о банальном: теплых шерстяных носках, подоконнике и пледе. Вот бы времени можно было приказать задержаться, подождать немного. Тогда бы ты это успел, захватил, и вспомнил.

Люблю эти одинокие мертвые осенние дни. Упоительные вечера и теплоту шарфов. В них я собираюсь, улыбаюсь искренни.